«Финал трагедии  «Махновщина»/ «БЕССАРАБЕЦЪ»

Трое верховых неспеша двигались чахлым перелеском. Вечерело. Сыростью тянуло от болотистой лощины. Навстречу верховым из за­ рослей вышли несколько угрюмых мужчин с карабинами.

Верховые остановились. Один из встречающих подошел к тому, что ехал впереди.

- Батька ждет! - вполголоса сообщил он. Всадник кивнул и тронул коня.

Вся группа миновала заросли молодой акации, возле которых верховых передали в сопровождение мужику угрюмого вида в длинной драгунской шинели.

На опушке уходящей к оврагу рощи горели бивачные костры, стояли расседланные кони, с десяток тачанок сгрудились у дороги, развер­нув пулеметы в поле.

Гул голосов смутно стелился в вечернем воздухе.

Всадники в сопровождении все того же угрюмого мужика в шине­ ли и лохматой папахе направились к разбитой посредине бивака боль­шой немецкой штабной палатке.

Тоска и безысходность царили в этом странном полевом лагере. Вокруг костров вповалку лежали укутавшиеся кто во что, вооружен­ ные всяким разным огнестрельным и холодным оружием люди.Не­ сколько человек оттаскивали в овраг трупы недавно скончавшихся раненых. Никаких признаков лазарета или санчасти в лагере не на­блюдалось. Еще живые, стонущие, перебинтаванные чем попало, по­рубленные тела раненых лежали на голой земле. Те, что могли пере­двигаться, жались ближе к кострам.

Прибывшие всадники и сопровождающий их дядька в шинели, по­ хоже, никого среди этой разношерстной толпы вояк не интересовали. ..

- Как живешь, Мишка? - На ходу запахнув шинель, поинтересовал­ся тип в папахе, обращаясь к одному из прибывших - щеголеватого вида парню в перетянутой ремнями портупеи кожанке.

- Да как видишь! - односложно отвечал тот.

- А это, - папаха указал на рослого мужчину с маузером на боку. - Не иначе сам?

- А ты спроси! - усмехнулся Мишка.

- А чего спрашивать, - угрюмо пробормотал тип в папахе. - Я и сам вижу. Ты-то давно у красных? Я давеча под Вапняркой тебя-то не сра­ зу признал. Мог бы и грохнуть.

- Так не грохнул же! - снова криво улыбнулся тот, которого звали Мишка.

- Не грохнул, - угрюмый остановился, достал кисет, ловко свернул самокрутку и спросил:

- Огонька нету ли?

- Есть!- третий из прибывших, ладный, пружинистый,  смуглолицый малый, весь увешенный оружием, быстро достал огниво, высек огонь и дал угрюмому прикурить.

- Вот только радости осталось, что покурить! - посетовал мужик в шинели, - Да!

- А что, б-браток?-поинтересовался рослый мужчина. - Худо дело?

- Будто не знаешь? - сплюнул тип в папахе, - Хана нам ... У Гайсына не твои ли наших сотни три срубили? Э-эх, кабы Мишка мне знак не подал, условный, еще с Гуляй Поля известный - не быть вам тут...

- Н-ну, что ни делается, то к лучшему, - заметил рослый мужчина,

- В-веди к батьке, однако время дорого!

- Веду, веду, - еще более мрачно пробурчал мужик в шинели. Он сдвинул папаху на затылок и сказал. - Отвоевались мы ... Такие дела! Идем что ли?

- Веди, показывай! - рослый мужчина тронул коня.

- Да уж давайте за мной, - выпустил сизый дым мужик в папахе и перекинул карабин на левое плечо.

У штабной палатки валялся вдрызг пьяный часовой в рваном тулу­пе. Винтовка его лежала рядом.

- Анархия - мать порядка! - указал на пьяного рослый мужчина, сходя с коня и закидывая повод на столбик у палатки. Его спутники последовали примеру старшего.

- Я сейчас, - угрюмый с нескрываемой злобой пнул лежащее тело, откинул полог и нырнул в палатку...

Лежавший в забытьи часовой очнулся, резко сел, протер глаза. Молвил тупо: «Ох, господи боже!». Вскочил, подхватил винтовку и по­ бежал криво, куда-то к лесу...

- Батька ждет, - сообщил угрюмый, через минуту выйдя наружу.

- А этот где? - спросил, видимо, о часовом. - Эх! - сокрушенно кряк­нул он и, не дождавшись ответа, сел на пустой зарядный ящик, лежа­ щий у палатки, а потом добавил. - Идите, батька ждет!

Рослый мужчина положил руку на деревянную кобуру маузера и вполголоса велел своим спутникам.

- Глядеть в оба! Если дам знак, подрывайте шатер гранатами и ходу! Ясно?

- Ясно, Григорий Иванович! - ответили те в унисон.

В палатке тускло светила керосиновая лампа. За удобным, но по­тасканным раскладным столом, тоже, по-видимому, трофейным, до­ ставшимся от разгромленного немецкого штаба полка, на пустой боч­ке сидел худой человек в кожаной куртке. Лицо его в свете лампы было пугающе безжизненным. На столе лежала потертая карта местности, стояла початая бутыль с мутной жидкостью, похожей на самогон и несколько граненых стаканов.

- Выпьешь? - без церемоний спросил вошедшего в палатку Котов­ского сидевший за столом человек и дерзко, но приятно хохотнул. - Это же надо, столько лет не виделись. С десятого года, кажется, или нет? С тюрьмы Одесской - это точно... И вот на тебе! Атаман, нет, комбриг Гриша Котовский в гостях у батьки Махно! Я тоже был ком­бриг... Недавно,кстати!

Он налил из бутыли в стаканчики.

- Присядь, гостем будешь, - указал Махно на лавку у стола.

- Здравствуй, батька! - Котовский грузно опустился на лавку и взял стаканчик.

- Здорово, Григорий! - Махно опрокинул пятьдесят граммов и, вы­дохнув перегаром, спросил:

- Так вот встретились?

- Могли бы и хуже встретиться! - отметил Котовский и тоже опрокинул стаканчик.

- Могли! - задумался Махно. Повисла гнетущая пауза.

- Я побоища не хочу. Мало, что ли, накрошили? - прервал паузу Котовский.

- Нам терять нечего! - жестко сказал Махно - Не пропустишь, ста­нем пробиваться. Все ляжем! Но и твоих немало возьмем!

- Да уже знаю, как вы умеете рубиться. Пол дивизии Пархоменки (см. прим.) порубили, - махнул рукой Котовский.

- Сашко Пахоменка Степан Каретник срубил честно в бою! - заме­тил Махно.

Он ткнул грязным пальцем в карту.

- Вот тут это было! Еще в янва­ре, мы тогда в силе были! А как ему было не срубить товарища своего, когда в Крыму, после Перекопа, после того как мои по болоту, по мерт­вой зыби Сиваша прошли, фронт белых сломали, с конницей Барбо­вича бились, и нас же Пархоменко и Жлоба (см. прим.) под Джанкоем встретили пулеметами! Пять тысяч казаков, крестьян украинских тог­да под пулями легло. Едва-едва тысячи три собрали потом на Арбат­ской косе. Э-эх, Григорий,  для того ли мы в революцию шли? Для того ли я к Ленину в Москву ездил? Для того ли деникинские тылы разо­рял? Мне Троцкий орден и посулы всякие давал. А армию мою в Кры­му под пулеметы? Это как? Скажи!

- Нестор Иванович, сказать мне тебе нечего! - Котовский мрачно глядел в пол. - Я в Крыму не был. А если бы был, то может...  Ну да не об этом речь... С Фрунзе я согласовал. Он дал добро на то, чтобы вы тихо снялись и ушли в сторону границы... По пути поделитесь на мел­кие группы и, даст Бог, не встретимся более. Биться нам смысла нет, людей только поrубим. Да и пока вы прорубаться будете, Якир придет с артиллерией... Сам понимаешь!

- Твой Фрунзе большой стратег! - засмеялся Махно. Котовский удивленно поглядел на батьку.

- Смеюсь я от того, Григорий, что вижу, как скоро вы, пресытившись нашей честной кровью, друг дружку рвать начнете. А о свободе, кото­ рую Троцкий с Лениным народу обещали, народ-то уже и думать за­был ... Поздно мы, анархисты, поняли куда большевики тянут. Поздно!

- Поздно, рано. О чем ты толкуешь, Нестор? За ними сила. Они народу землю дали! Это раз. Они царя расстреляли, не испугались. Это два. А три это то, что они диктатуру установили. Пролетарскую диктатуру, будь она неладна. Вместе с Троцким! Но вот ведь какая штука, Нестор Ивано­вич! Без диктатуры эту кашу кровавую никому не расхлебать!

- Черт с вами со всеми! - выруrался Махно. - Давай выпьем, брат­ каторжанин. Вот же судьба какая! Наверно, уже не увидимся ...

- Нестор Иванович, я тебе так скажу, - Котовский покачал головой. - Тебя и еще человек пятьдесят самых доверенных, доведу до перепра- вы у Сорок. Там уже будешь с румынами договариваться. Проведу сам по паролям. Тут уже все ЧОН-ами обложено, пулеметы повсюду. Толпу свою распускай сейчас же. Да и выступим, пока ночь. К рассвету вый­дем к Днестру. Со мной твой бывший комполка Мишка Мокряк - Мо­крый. Он отсюда из Приднестровья все тропы знает. Он и поведет...

- Мишка был добрый повстанец-анархист, - солидно кивнул Махно, уже изрядно захмелевший, - Был, пока к вам чертям не переметнулся!

Батька резко встал. Покачиваясь, подошел к выходу, откинул полог и заорал во всю мочь: - Повстанческая армия! Слушать батьку! Всем собраться у палатки! Живо! Вот так,  - пояснил он, возвращаясь к столу

- Еще выпью и выйду к народу!

Сотен пять махновских повстанцев сгрудилось вокруг штабной па­латки. Угрюмый тип в папахе подогнал тачанку. Махно не без труда, но взобрался на сиденье с ногами. Длинные грязно-жирные волосы его растрепались, по землистого цвета лицу стекали капли холодного пота. В сумраке ночи, в отблесках костров он был похож на тунгусско­го шамана, готовящегося приступить к камланию.

- Братья! Повстанцы! - закричал батька рвущим душу, произитель­ным голосом. На опушке тревожно заржала лошадь.

- Мы славно бились за свободу трудового крестьянства! - Махно прижал руки к груди. - Но мы проиграли... Братья повстанцы!  Боль­шевики предали нас в Крыму. Мы порубили белую сволочь, а они... они погубили пять тысяч наших братьев. Теперь нас гонят, как зверя на облаве. Мы рубились, пока хватало сил. Но сила ломит силу...Нет более нам удачи в бою!  Потому, братья, я  хочу,  чтобы вернулись вы домой к вашим семьям, чтобы вырастили детей, чтобы рассказали им про дела наши. И кто знает, может они, или их дети снова возьмут в руки шашки и прорубят трудовому люду путь в царство свободы и анархии! А нам братья, не удалось! Расходитесь!!!

Махно тяжело слез с тачанки, присел на корточки и зарыдал. Угрюмый тип в шинели подошел и укутал батьку мохнатой черкесской буркой.

Котовский и его спутники, стоя чуть поодаль, наблюдали эту по­следнюю патетическую сцену в одном из многих кровавых спектаклей гражданской войны. Это был финал героической и ужасной, кровавой повстанческой трагедии под названием «Махновщина».

Ближе к утру, когда из прибрежных днестровских лощин потянуло речной сыростью, Махно, ехавший верхом во главе небольшой колон­ны рядом с Котовским, прервал молчание.

- Знаешь, Григорий, - заговорил он, морщась от похмелья, - Царь Николай дурак все-таки был. А знаешь почему?

Котовский усмехнулся и поправил ремень фуражки.

- Нет, ты не смейся, - обиделся Махно, - Ведь, и ты, и я, и Фрузэ - все под виселицей ходили! И что? А то, брат, Григорий, что помиловал нас Николай! А мы ему чем отплатили? Вот так-вот, Гриша, дуракам милостливыми и пуля первая! Эх, любо, братцы, любо, любо, братцы, жить...

- Меня генерал Брусилов помиловал! - заметил Котовский.

- Один чёрт, сатрап царский! - сплюнул Махно. - С нашим атаманом не приходиться тужить...

Котовский посмотрел в небо, где заря съедала остатки ночи, и подумал, что Махно, в сущности, искренний, неглупый человек, талантливый военачальник, все же не понял центра притяжения сил в этой междоусобной бойне...

На румынскую сторону вместе с батькой переправились семьдесят восемь человек - все что осталось от двадцатитысячной повстанческой армии батьки Махно.

(продолжение следует...)