«Бронза и кровь Кагула*… Лето года 1770–го»

Едва-едва на востоке забрезжила заря как по всей пересекающей Буджакскую степь долине, иссохшей от зноя мелководной речки Кагул, забили барабаны.

В той стороне, где располагался шумный лагерь турецкого войска, они стучали особенно гулко и размеренно, как бы подчеркивая военную мощь и державную неторопливость Империи Великого Султана Порты Оттоманской*.

Восточные же отроги долины оглашались четкой, тревожной дробью русских полковых барабанщиков, в которую вплетались пронзительные, как первые лучи восходящего солнца, звуки трубы. Это в четырех гусарских «Ее Императорского Величества» Ахтырском, Молдавском, Харьковском и Волынском полках горнисты играли «Зорю!».

В арнаутской команде полковника Зорина Саблича все шесть сотен плечистых и кряжистых гайдуков-партизан албанцев, сербов, болгар и молдаван из бывших боярских телохранителей и господарских драгоманов, перешедших на службу русской Императрице Екатерине, опоясывались гайдуцкими поясами, тушили костры, прикрепляли сабли и седлали коней. Арнауты стояли ближе всего к передовым турецким постам. Накануне ночью они ползком подобрались к пикету пешей турецкой стражи и, перебив шестоперами с десяток янычар, притащили из вылазки на арканах двух языков. На допросе в шатре Главнокомандующего Молдавской армией князя Румянцева выяснилось, что один из пленных - родственник самого Великого Визиря. Он и поведал генералам штаба о секретном замысле турецкого военачальника визиря Халила-паши.

Согласно полученным данным, турецкий военачальник намеревался этим же утром провести мощную и яростную атаку силами двадцати тысяч отборных янычар в центре русских боевых порядков, после чего плотными массами иррегулярной тимариотской, румелийской и берберской конницы обрушиться на левое крыло русских, смять его и загнать в русло речки Кагул. С другой стороны реки из долины полноводного Прута должны были ударить конные орды крымских татар, которых совсем недавно изрядно потрепали императорские дивизии в битве при Ларге. Теперь же униженный разгромом крымской конницы Хан Каплун Гирей жаждал реванша. Главнокомандующий собранного со всей империи многотысячного разноплеменного войска храбрец-рубака Визирь Халил-паша обоснованно надеялся, что крымчаки в предстоящем сражении не упустят случая, чтобы меткими стрелами да саблями острыми посчитаться с русскими за свой вчерашний позор. Главные же силы турецкой армии, примерно, восемьдесят тысяч разношерстных конников, вооруженных еще дедовскими кривыми мечами, луками и фитильными самострелами - Визирь решил вести в бой лично. Командовать своим правым флангом и авангардом он, весьма мудро рассудив, поставил храбрейшего воина, неутомимого рубаку, любимца янычарских полков блистательного Абаз-пашу. В арьергарде тылы и лагерь турок прикрывали воины опытного и осторожного Мустафа -паши. Каждому из полководцев, кроме полевой артиллерии, было придано еще по 10 орудий большого калибра из тех чудовищных султанских кулеврин, что и сто лет тому назад наводили своим грохотом ужас на отнюдь неробких чубатых гетманов Речи Посполитой. Под руководством французских инструкторов янычары Абаза паши возвели надежное полевое укрепление – рентрашмент, откуда предстояло ударить в середину русского боевого порядка. Уверенный в победе турецкого войска, визирь загодя пожаловал каждому из пашей по роскошной горностаевой шубе. Все воины стопятидесятитысячной армии Султана Великолепной Порты накануне поклялись на Священной Книге мусульман не прекращать боя до тех пор, пока в прах и пепел не разобьют русских гяуров.

Граф Румянцев отреагировал на полученные сведения молниеносно. Диспозиция сражения была оперативно изменена штабом Молдавской императорской армии. Сведенные в корпуса полки и дивизии в полночь покинули места стоянки и приблизились к турецким передовым постам почти на расстояние пушечного выстрела. Здесь они скоротали оставшиеся до рассвета часы.

«Провидение благоволит мне!» - подумал сорокапятилетний граф и генерал-аншеф Петр Румянцев, еще раз окинув взглядом опытного военачальника карту с измененным планом сражения. – «До нельзя кстати пришелся сей говорливый язык! Ну да с Богом! Неприятель многочислен и храбр, мы тоже не робкого десятка, так тем выше будет же наша слава!»

В победе главнокомандующий не сомневался, смерти не страшился и иного жизненного пути? кроме воинской службы на благо империи? для себя никогда не предполагал…

Утренний ветерок шаловливо поигрывал пологом штабного шатра.

Скорый в движениях, стройный, но слегка склонный к приятной полноте главнокомандующий граф Румянцев заткнул за пояс пистолеты, прицепил боевой, проверенный еще в семилетнюю войну с Пруссией, палаш тульской ковки. Коротко и страстно прочитал молитву перед походными образами в штабном шатре. Адъютант поднес ему чарку крепкой водки.

- Во славу матушки императрицы! – граф опрокинул стопку, закусил куском просоленного сала, зажевал корку хлеба и почти не отдохнувший в течение и без того короткой южной ночи отправился с первыми лучами солнца в сопровождении офицеров штаба и адъютантов в стан Арнаутской команды.

Добрая казацкая лошадка резво несла его по заросшей высохшими осоками и низкорослыми камышами речной долине. Полки уже выходили с развернутыми знаменами, строящиеся в боевые порядки – корпусные каре, пехотными батальонами поротно.

Командующий подумал, что его настоятельная просьба к Императрице - матушке Екатерине о необходимости сведения числа солдат в ротах от трехсот к ста шестидесяти пяти штыкам была своевременно рассмотрена и принята после Императорского одобрения Военной коллегией. Он залюбовался слаженными действиями унтеров и фельдфебелей, четкими командами выстраивающих ровные квадраты батальонных колонн. Старшие офицеры в медных касках неспешно обходили строй, отдавая необходимые распоряжения. Штыки ударных батальонов грозно поблескивали, отражая лучи уже начинающего припекать макушки холмов светила.

«А ведь сколь было ранее неразберихи и суматошества при трехсотенном ротном составе батальонов, где более половины составляли бестолковые, необученные новобранцы рекруты. Ныне же рекрутские команды отделены от батальонов и все собраны в Киевской гарнизонной гауптвахте. А в бой, как тому положено от Устава Боевого Императора Петра Великого, идут только лишь обученные всем премудростям воинской науки егеря и гренадеры!» – вспомнил фельдмаршал и приветственно помахал рукой выходящей на позиции роте ветеранов-егерей.

Многих из них командующий знал лично по Семилетней войне с Пруссией.

По прибытии к Арнаутам князь отстоял краткий полевой молебен «За победу русского, молдавского и австрийского оружия!»

Перекрестившись троекратно, Главнокомандующий обратился к смуглому красавцу полковнику Сабличу :
- Голубчик, извольте передать вашим людям мое высокое благоволение за смелость и удачу в ночной вылазке. А кроме того сообщите, что коль скоро ворвутся они первыми в лагерь турка, то вся добыча, коию они там возьмут, с ними и пребудет безо всяких фискальных изъятий!

На сообщение полковника, серба по происхождению, хорошо знающего и молдавское, и волошские наречия, арнауты ответили дружными возгласами одобрения.

«Эти не подведут! – с удовлетворением подумал, разворачивая в сторону ощетинившегося штыками центрального корпусного каре лошадку, командующий. И хоть дело предстояло жаркое, поскольку неприятель в пять раз превосходил числом своим его армию и в пехоте, и в коннице, Румянцев не сомневался в успехе. По его полководческому замыслу, основной ударной силой войска должна была стать сводная артиллерийская батарея под командой артиллериста «от Бога», потомка критского лекаря, сделавшего карьеру лейб-медика при дворе Петра Великого, генерал-майора Петра Мелиссино. Батарея сия состояла из сорока секретных гаубиц. Известны они были в войсках русских под грозным названием «Единорог»*. Современнейшие для своего времени, скорострельные и чрезвычайно мощные артиллерийские орудия - «Единороги» или первые гаубицы -совмещали функции мортиры, позволяющие вести огонь навесом из-за укрытия или через холмы и сметающую силу пушки, когда надо было стрелять по наступающему противнику картечью. Могли они вполне уверенно и быстро раздолбить укрепленный лагерь неприятеля или полевое укрепление с дистанции в три версты четырехфунтовыми ядрами. Достаточно легкие «Единороги» на конной тяге быстро перемещались по полю боя, скоро меняя позиции и поспевая за боевыми порядками пехоты и конницы.

В турецком стане об этом «сюрпризе» князя Румянцева ничего не было известно. Визирь Халил-паша на породистом арабском скакуне, лично командуя построением войска, вывел рано утром в поле плотные массы конницы, которая после непродолжительного, но интенсивного артобстрела и предварительной атаки янычар должна была смять русские батальоны. Крымским же ордам хана Каплун Гирея, ожидавшим условного сигнала в долине реки Прут, предстояло довершить разгром. Для русского главнокомандующего графа Румянцева даже был загодя заготовлен ритуальный шелковый аркан, на котором, после позорного пленения, предполагалось притащить этого дерзкого гяура к подножию трона Великого Султана.

Визирь привстал в стременах. Багряный плащ трепетал на его могучих плечах. Бунчужные телохранители почтительно застыли в ожидании команды. Справа и слева от визиря насколько хватало обзора, простиралось волнующееся море конницы. Тысячи и тысячи всадников, собранных со всей величайшей Империи Оттоманов, сдерживали коней перед решающей атакой на русские каре. В трех верстах впереди уже гудело сражение. Сквозь пелену порохового дыма было видно, как из полевого укрепления дружно полк за полком выходят под бой огромных барабанов плотные ряды янычар. Визирь прищурился. Рука его потянулась к тяжелой сабле-мечу. Тысячи голов были обращены к нему, ожидая сигнала к выступлению. Внезапно что-то завыло и засвистело над головами всадников. Одновременно лопнули со страшным треском сорок начиненных шрапнелью гранат. То тут, то там среди конников посыпались, повалились под копыта лошадей десятки воинов. Не прошло и минуты, как новый залп объединенной русской батареи обрушился на головы турецкой конницы. Затем еще один, и еще, и еще… Плотная масса стоявших практически стремя к стремени всадников заволновалась. Передние ряды, практически скошенные свинцовым дождем, стали сдавать назад. В этот же момент огонь батареи был перенесен в середину строя. Рядом с визирем рухнули знаменосцы. Шрапнель, злобно подвывая, била в людей, в коней, в жухлую траву, которая тут же воспламенялась. Повинуясь инстинкту самосохранения, конница визиря шаг за шагом стала пятиться назад.

- Шайтан! – закричал в ярости Халил-паша. Очередной залп одной из шрапнельных пуль пробил ему плечо. Он покачнулся в седле, но удержанный бунчужными телохранителями усидел.
- Передайте немедленно Абазу эфенди, чтобы он заткнул глотки этим русским шайтанским орудиям! – прокричал визирь. Один из его порученцев стегнул коня и метнулся в дым кипящего впереди сражения. В то же время огонь русской батареи не только не ослабел, но к выбивающей конницу шрапнели добавились еще и чугунные ядра, оставляющие чудовищные бреши в конном строю. В то время, пока Визиря, снятого с седла, заботливо перевязывал лекарь, где-то справа из дыма и пламени показались сияющие в полуденном солнце медные каски русских гренадеров.
- Русские окружают! – разнеслось среди отступающей пока еще организованно конницы.
Тут же этот крик превратился в вопль.
- Окружают! Отрезают! – понеслось по рядам. Всадники стали разворачивать коней. Задние ряды первыми пустились наутек вскачь.
- О! Проклятье! – в бессильной ярости закричал визирь, видя, как рушится задуманное им верное дело. – Стойте, трусы! – призывал он своих воинов, – вы же поклялись на Священной книге!

Тщетно, паника охватила многотысячную иррегулярную конницу, едва ли знакомую с понятием воинской дисциплины.
- Будьте вы прокляты, трусы! – вскричал визирь. Он оттолкнул лекаря, с трудом влез в седло и попытался было направить коня в сторону атакующей русской пехоты, чтобы славной смертью смыть позор поражения. Оставшиеся в живых телохранители вытащили его из самой гущи боя. Трижды раненного шрапнелью, штыком и саблей в голову визиря в бессознательном состоянии вывезли с поля битвы и, наскоро перевязав, с надежной охраной отправили к переправе через Дунай.

В центре сражения у полевого укрепления храбро дрались с русской пехотой пятнадцать тысяч янычар. Тщетно ожидали они подхода главных сил во главе с визирем. Практически окруженные, израсходовав весь запас пороха, янычары, после полудня сбросив свои свитки и нательные рубахи, с саблями в руках отчаянно бросились на штыки плотных русских каре…

На невысоком возвышении, венчающем плоскую низменность, неторопливо сходящую к камышовым плавням реки Прут, трое верховых внимательно следили за движениями в стане и перемещениями конницы Крымского хана.

Старший по званию – дородный мужчина в мундире со знаками отличия генерала-майора от кавалерии - рассматривал шумное татарское воинство в подзорную трубу.

Двое других - один в поношенном польском жупане, одетом прямо на кольчугу, другой в форменном кафтане казачьего старшины Войска Донского - оглядывали волнующиеся конные толпы татар из-под ладони.

У подножия возвышения скукожившиеся от жары степные травы нетерпеливо мял копытами своих коней шеститысячный конный резерв русской армии, сведенный в плотные боевые порядки казачьих сотен и гусарских эскадронов.

Пятнадцать запорожских куреней, шесть эскадронов Молдавских и Бахмутских гусар и два полка донских казаков восьмисотенного состава согласно диспозиции должны были сдерживать, а в случае успеха главных сил атаковать и рассеять шумное и разношерстное войско крымчаков.

Ветер, то раскрывал, то сворачивал полотнища куренных знамен, часть которых была омыта татарской, турецкой и казацкой кровью еще в битвах прошедшего века при Хотине и Очакове. Эскадронные значки и сотенные штандарты выглядели как новенькие, но и этим воинским оберегам уже довелось понюхать пороха в сражении при речке Ларга.

Батарея конной казачьей артиллерии и два пеших батальона прикрытия были тут же в полной боевой готовности.

С востока по-над всей долиной глухим громовым раскатом прокатился звук залпа сводной батареи «Единорогов», главных сил русской армии. Затрещали выстрелы егерей, «снимающих» с седла турецких всадников. Заухали разрывы ручных гранат. Вслед за этим на сорок верст вокруг земля загудела, как гигантский барабан, от топота десятков тысяч копыт. Поочередно ахнули десять чудовищных турецких кулеврин*. По всему пространству долины растекся грозный клич двадцати тысяч глоток: «Аллл-ааа!!!»

- Однако, турок пошел! – сказал своим спутникам старший начальник, не отвлекаясь от подзорной трубы.
- Быть потехе! – сплюнул тот, что был одет в польский жупан.
- Татары тоже изготовились, – коротко обронил казачий старшина.
- Вижу, – подтвердил генерал-майор. Он обернулся и взмахом руки подозвал командира конной батареи.
Чуть свесившись с коня, он четко и быстро дал распоряжение артиллеристам.
- Так что, господин капитан, – прищурил единственный глаз командир конного резерва, – надлежит тебе отойти от нас на расстояние не более одной версты вправо и тот час, как увидишь, что двинулись мы навстречу татарве, быстрым огнем ядрами и гранатами внести сумятицу в ряды неприятеля. Далее, следуя ситуации, если мы погоним татарина, поспевай менять позицию и поддерживай нас огнем по флангам татарского войска. Ежели иначе, то - отходи к главным силам. Понял приказ?
- Точно так! Ваше превосходительство, – артиллерист кинулся исполнять распоряжение.
- Ну что, господа атаманы, либо пан, либо пропал? Станем ли ждать татарина или сами саблей его пощупаем? – генерал майор сложил подзорную трубу в седельный кейс.
- Как скажешь, батюшка Григорий Александрович, – кивнул казачий старшина.
- Твое слово - наше дело! – верховой в польском жупане закусил длинный ус.
- Раз так, слушай мою команду! – зычно прокричал старшой. Он поднялся в стременах, конь под ним прянул было, но, удержанный твердой рукой, лишь недовольно тряхнул гривой.
- Ну, братья казаки! В первые ряды тех, что пули метко мечут. Меж ними конных при пиках. На каждого пикинера по два отчаянных сабельника, чтоб прикрывали с боков. И так, придерживаясь сего строя, рысью марш-марш вперед! Как сойдемся – залп, залп в морду неприятелю пулями, ошарашить, пикинеры вперед, сшибать с седел, рубщики руби наотмашь! – выдохнул старшой.
Атаманы Чапега и Дмитриенко съехали вниз и стали скоро перестраивать ряды.
Генерал-майор тронул коня и подскакал к эскадронам Молдавских и Бахмутских гусар.
-Дети мои! – крикнул он, вытянув к гусарам правую руку. – Не пожалеем животов наших за веру и матушку императрицу. Бог воинов смелых не выдает, а павших за веру Христос приголубит. Смелее, дети мои. Без страха, все едино, один раз помирать! Теперь же за мной все дружно.

Он перекрестился, развернул коня в сторону неприятеля, поправил медную нагрудную пластину-кирасу с выбитым на ней императорским двуглавым орлом. Достав пистолет, генерал дал шпоры коню и понесся прямо на татар, не оглядываясь назад.
За его спиной все пришло в движение…

Слитный и организованный удар русской конницы разорвал беспокойное воинство хана подобно заточенному ножу, вскрывающему натянутую кожу татарского барабана. Одна из рассеченных частей тут же понеслась врассыпную, кто куда. Впереди этого беспорядочного исхода мчался с группой приближенных -нуридов на добрых сменных конях сам Великий хан Каплун Гирей, отчаянно спасая свою высочайшую ханскую жизнь.

Другая половина татарской орды, та, где находился наследный нурреддин Шагин Гирей один из ханских сыновей, еще какое-то время оказывала сопротивление. Фланговый огонь русской батареи, плюющей в гущу татарской конницы брандскугелями или половинками чугунных ядер, скрепленных цепью, летящих с ужасающим воем, и производящих страшный урон среди неприятеля, заставил гордого нуреддина запросить пощады.
- Ну, так-то лучше! – удовлетворенно крикнул запорожскому атаману Чапеге генерал-майор, увидев, как складывают копья и луки по приказу нуреддина его верные нукеры и тут же спрыгивают с коней. Вскоре в сопровождении двух бахмутских гусар к нему подъехал и сам сдающийся на милость победителя наследный принц властителя Крыма. Он сложил руки на груди, но головы не склонил. Внимательно и дерзко посмотрел в лицо победителю. Победитель тоже был спокоен и, поблескивая единственным глазом, помалкивал.
Тогда, почесав затылок, без какого либо усилия и акцента Ханский сын спокойно произнес по-русски:
- Предаю себя твоей милости по воле Аллаха, который наказал нас за наши тяжкие грехи и отдал вам победу! Надеюсь, что об этом будет сообщено высокочтимой Ханше -Императрице Екатерине?

Потом нуреддин, тряхнув головой, смачно сплюнул и отдал генералу свою роскошную дамасской ковки саблю.
- Хороша-то сабелька! – с завистью прошипел крутящийся рядом казачий атаман Чапега.
- Мудрость правителя не в том, чтобы свое войско губить в напрасном кровопролитии, а в том, чтобы оного избегнуть, – ответствовал принимая саблю генерал. Он передал ее адъютанту и пригласил высочайшего пленника отобедать «по-походному» в шатре. Хан не возражал, поскольку был лишь наполовину татарин, наполовину вторую же был он славянин – внебрачный сын сластолюбивого Крымского правителя и украинской красавицы, пригнанной из очередного набега. Он хорошо знал русский, украинский и польский языки и, несмотря на заветы Великого Пророка, время от времени нарушал их, употребляя весьма крепкий алкоголь. Напившись, нуреддин обычно впадал в задумчивость, после чего, собрав татарских музыкантов, под бубны и домбры громко распевал казачьи песни. Что поделать, коли корни славянские?

В шатре кавалерийского генерала после третьей чарки горилки на предложение победителя сделать Крым подданным короны Российской захмелевший молодой хан обещал подумать.
- Ну что ж, будущий сиятельный властитель Крыма, думай, выпивай, закусывай, а мне еще кое-какие весьма важные дела завершить надобно, – сообщил ему генерал майор и, оставив пленника на попечение своего адъютанта, понимающего толк в выпивке, вышел из шатра. Генерала этого звали Григорий Александрович Потемкин.

Граф Петр Румянцев очинил гусиное перо. Он обмакнул его в чернильницу и задумался. Генералу отчего-то вспомнилось, как в далеком детстве в иллюстрированной французской книге о войне римлян и карфагенян увидел он рисунок, изображающий поле после битвы при Каннах. Среди устлавших равнину мертвых тел римских воинов стоял, склонив голову, карфагенский победитель-полководец Ганнибал. Тогда его поразила эта согбенная поза победителя. «Где же торжество победы? – подумал удивленно маленький Петруша. Он спросил об этом батюшку своего, заслуженного боевого генерала, и тот грустно улыбнувшись, сказал ему: «Вот вырастешь, Петруша, станешь великим полководцем и когда-нибудь поймешь, отчего грустен был великий Ганнибал после победы под Каннами».
Сегодня ближе к вечеру, пропахший потом и дымом, объезжая вместе со штабом своим, победное поле битвы, Румянцев увидел внутри, вдоль и возле турецкого полевого рентрашмента тысячи павших тел. Янычары лежали все, как один, лицом вниз, головой вперед. Они погибали, встречая смерть от русских пуль и штыков грудью, и ни один не попытался спастись бегством. Среди мертвых воинов нашли тело и их командира Абаза-паши.

- Какое мужество! – поразился граф, зная о том, что пока янычары погибали, конница турецкая позорно бежала с поля боя, не выдержав жестокого обстрела батареи генерала Мелиссино и штыкового удара гренадерских полков.
Предварительный подсчет потерь неприятеля показывал цифру в двадцать тысяч убитыми и около шести тысяч пленными.
Командующий вздохнул, тихо произнес: « На все воля Твоя!» и каллиграфическим почерком вывел на чистом листе гербовой бумаги:

«Ее высочеству самодержице, Императрице Всероссийской Екатерине,
от командующего Ея Императорского Величества армии Молдавской генерал-аншефа, графа Петра Румянцева рапорт о сражении при Кагуле.
31 июля 1770 года лагерь в устье реки Кагул
«Сим обстоятельнейшим донесением имею честь дополнить предыдущие мои и всеподданнейшие, уведомления вашему императорскому величеству от 21-го, 24-го и 27-го июля, коими победами над неприятелем турком и верховным их визирем Халил беем прославил Всевышний благословенное оружие вашего императорского величества на береге Дунайском и пред оным.
Сим образом в час пополуночи выступили все войска из своего лагеря и продолжили поход к неприятельскому лагерю.
Все пять частей построились в порядок к бою, и в оном на рассвете приблизились мы к Трояновой дороге.
Коль только оную перешли, то неприятель, обозревши на себя наше наступление, оказал нам все свои силы на высотах, окружавших его лагерь, и встретил многочисленною конницею, которой конца мы не видели.
Я началом своей канонады, а наипаче скорострельным огнем из главной батареи, которую распоряжался артиллерии генерал-майор Милиссино, скоро привел в замешательство неприятеля.
Сквозь густоту дыма, от стрельбы происходившей во всех фазах сего каре, равно и неприятельской по нем, я, приметя, что неприятель, как в той лощине, так и за Трояновою дорогой задерживаясь, мог повредить наш фронт, немедленно приказал маршировать вперед и из каре отделить резервы пехоты и охотников с пушками и наступательно вести их на неприятеля.
Сей маневр столько устрашил неприятеля, что оной, под конец боясь быть отрезан от своего лагеря, обратился во всю лошадиную прыть с криком к оному провождаем будучи от нас наижесточайшею пушечною стрельбою, которая порывала в густых толпах великим числом всадников…»

Командующий отложил перо и громко позвал адъютанта.
- Так вот что, любезный мой, – сказал он ему. – Запиши-ка распоряжение и передай его начальнику команды похоронной полковнику Гридневу. Коль скоро среди плененных нами турок, имеются лица магометанского духовного звания, то пусть при погребении проведут среди своих надлежащий им по вере их мусульманской обряд. А со стороны нашей службы им в том никаких препятствий не чинить. Понял ли?

Адъютант коротко кивнул.
– Точно так, ваше сиятельство!
- Ну и чудно, – потер руки командующий. – Да, вот еще что.
Адъютант почтительно замер.
- Ежели, среди плененных нами турок есть янычары, пораненные или увечные, таковым оказать лекарскую помощь и отпустить купно всей группой, дабы могли они добраться до Дунайской переправы. Пусть знают, что русское воинство храбрость неприятеля своего почитает и доблесть в бою примечает, как высокое начало воинского духа! Ну, ступай же, не медли!
Победитель проводил адъютанта взглядом и когда, тот вышел из шатра, достал штоф казенной водки, налил себе стопку, опрокинул и продолжил написание рапорта.
«…Так, сломив первое стремление на себя неприятельские, непрерывно с 5-го часа утра по 8-й, очистили мы себе путь и удвоили свои шаги к неприятельскому лагерю, в котором еще видели, что пехота и конница смелость имеет нас к себе дожидаться. Но прежде, как в меру против нашего движения открыл неприятель большие свои батареи, действия которых напряжены были наипаче на тот каре, где я находился, и по правую сторону идущий генерал-порутчика Племянникова. Мы усугубили стрельбу и поспешили достигнуть к ретрашменту*, который увидели в одну ночь обширно сделанными стройными и глубокими рвам, и последние наполненные их янычарами.
Как действием превосходным нашей артиллерии уже брали мы верх над неприятельскою многочисленною осыпавшею нас ядрами и картечами без большого однако ж вреда и их батареи приводили в молчание; в то самое время тысяч до десяти или более янычар, вышедши из своего ретрашмента, неприметно опустились в лощину, примыкавшую к их левому флангу, близ которой шел со своим карем генерал-порутчик Племянников.
И только что уже его части доходило на овладение ретранжаментом, как те янычаре, внезапно выскочив с лощины с саблями в руках, обыкновенною толпою ударили на правый того каре фас и в самый угол оного, который составляли пехотные Астраханский и Первомосковской полки.
Едва первый плутонг Астраханского полка мог выстрелить, то янычары, смяв его, одни ворвались внутрь каре, а другие вдоль пошли по правой фазе и силою превосходною замешали те полки и сквозь них промчались с великою яростию янычаров толпа.
В сем случае я счастье имел одним только словом: «Стой!!!» одержать своих ретирующихся и ободрить их к отражению неприятеля, ударив притом наижесточайше из своих батарей по янычарам.
Первый же гренадерский полк, внимая моему повелению, весьма храбро ударил на все стремление неприятельское и оное сокрушил бодрым духом и отважною рукою, к чему поспешником был командир оного брегадир Озеров. Их штыки и пушки, в один момент все дело решили и с удивительною скоростию и послушанием.
Построенной опять каре, генерал-порутчика Племянникова, воскликнув единодушным гласом: « Виват Екатерина!», шел вперед.
Тут послал я на сию дерзкую пехоту свою тяжелую кавалерию, с которой с одной стороны генерал–порутчик и кавалер граф Салтыков, с другой стороны генерал-майор князь Долгоруков пробившись ее посекали и силою вообще огненного и белого оружия великую часть янычар положили на месте, а остальных погнали в их ретранжамент потом вошли как оба первые карея.
К тому времени приспели туда вступить со своими частями с правого фланга генерал-порутчик граф Брюс, а с левого - генерал-квартирмейстер Боур, производя покуда держался неприятель, пушечную по нем пальбу.
Визирь, увидев в сем случае лучших своих янычар, составляющих первую стену, падших, на всю мочь побежал из лагеря со всеми войски;
при вступлении моем отдельной от корпуса генерал-квартирмейстера Боура подполковник граф Воронцов с своим батальоном с левой стороны взошел в неприятельский рентранжамент и сопротивляющихся в нем янычар истребил, заняв в той части батареи и несколько отбив у турок знамен.

Генерал-порутчик князь Репнин со своим корпусом в продолжение сего захватывал сколь возможно было обращенного в бег неприятеля, заходя в зад его лагерю и провождав пушечную пальбою, отчего неприятель, видя свой великий урон, бросил весь обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трехсот судов больших, которые послужили к его переправе.

А затем завладели войски Вашего Величества турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию в сто сороку хороших орудиев на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажем…

Прошедши в порядок, преследовали неприятеля верст до четырех, а далее идти за ним усталость солдат не позволила, поелику вели мы беспрерывный бой с начала пятого до половины десятого часа поутру, в которой свершили уже нашу победу.
По справедливости я также должен засвидетельствовать и о подвигах отделенных на сие время от армии генерал-майоров и кавалеров Глебова, графа Подгоричани, Потемкина и брегадира Гудовича, которые со вверенными им войсками сохранили целостность пропитания нашего и нападки хана крымского со всею ордою в ничто обратили.

Есть слух также, якобы сам Хан Крымский поскакал к Султану, дабы приготовить его к известию о пагубе, которую претерпела его армия.
В сем состояли успехи победы армии Вашего Императорского Величества над визирем и войсками его предводительства, а сверх того описания к усмотрению всех подробностей имею честь при сем поднести обстоятельные планы, изображающие наши действия и неприятельское положение».

Вашего Императорского Величества всеверноподданнейший раб - граф Петр Румянцев

(документы приводятся в современной орфографии)
(Рапорт о сражении при Кагуле. 31 июля 1770 года лагерь в устье реки Кагул
ЦГВИА, Ф. ВУА, л. 1808, л.292-303 об. Подлинник)

Сражение при Кагуле — одна из ключевых битв русско-турецкой войны 1768—1774, состоявшаяся 21 июля (1 августа) 1770 года на реке Кагул, на юге современной Молдовы В ней русская армия, насчитывавшая не более 32 тысяч человек при 118 орудиях, нанесла поражение лучшим турецким частям янычарам и разгромила всю османскую армию из 150 тысяч человек при 140 орудиях.