«Семь сорок»/"БЕССАРАБЕЦЪ"

Когда человек спешит, это нормально. Вся человеческая жизнь это сплошная беготня и спешка, то за красивыми женщинами, то за деньгами, то за отходящим поездом... Спешить свойственно всем людям... Ведь можно не успеть, и тогда пройдут мимо и женщины, и деньги, и поезда. Так что спешка - это удел человеческий. Не очень мудрый и правильный, но удел. Поэтому, завидев спешащего человека, никто, как правило, не удивляется. Другое дело, когда спешит человек уважаемый, знающий цену и деньгам, и женщинам. Человек, которого обычно терпеливо ждет даже паровоз ... Увидишь такого и понимаешь - это неспроста!

Солидный человек, негоциант и ростовщик Мойша Бершадский спешил на важную встречу. И не просто, заметьте, спешил - он летел по мощеным булыжником улочкам местечка. Не отвечая на приветствия прохожих, не останавливаясь у цирульни Шварцмана, не обмолвившись с самим Шварцманом ни словечком. Всем, кто знал Мойшу, это было удивительно и страшно.

В этом местечке все знали Мойшу, да и сам он знал многих. Эти многие были ему должны, причем давно и уже навсегда. Мойша был деловой человек и очень не любил революции. Он помнил, что, начиная с девятьсот третьего года, каждая революция приносила еврейству погромы и страхи.

С семнадцатого года погромы стали регулярными. Громили петлюровцы, сечевые стрельцы, хлопцы атамана Струка, банды Григорьева, потом пришли поляки и тоже громили. Евреи местечка ждали красных, поскольку известно было, что главный комиссар Реввоенсовета в Москве Троцкий-еврей. Это давало некую надежду на то, что погромы прекратятся. После поляков в 21-м пришли красные. Погромы не прекратились...

Вчера пришли тревожные вести из Любара. Растерзанные, еле живые беглецы сообщили:

«Красные казаки из конной дивизии Апанасенки устроили погром абсолютно, что те же петлюровцы или ПОЛЯКИ».

В местечко, где проживал деловой человек Мойша Бершадский, этим же днем вошли конники Котовского. Среди еврейства он слыл защитником и человеком, понимающим, откуда берутся деньги. Напуганный вестями из Любара, Мойша спешил на встречу с Котовским.

Во втором этаже гостиницы Шприцмана, в бильярдной набилось народу не протолкнуться. Котовский в расстегнутом френче прогуливалея с кием на плече вокруг большого бильярдного стола.

- Знаю, господа еврейство, что вам есть что-то мне сказать? - начал он без предисловий.

Еврейство - уважаемые местечковые граждане в черных сюртуках -переглядывались и толкались. Не определились еще, кому слово говорить.

- Ладно, - Котовский улыбнулся. - Послушаем, покуда вы соберетесь с мыслями, музыку. Жоржик, заводи шарманку!

Начальник агитотдела бригады Жорж кивнул, подошел к воодруженному на столик граммофону и положил на диск пластинку.

- Господа и граждане, послушаем музыку! - объявил он торжественным голосом. - Фрейлехс! Граммофонная запись осуществлена «Собственным оркестром общества Зонофон», 1903 год и называется «7:40».

Граммофон загудел, прокашлялся и выдал:

 В семь-сорок он подъедет,

 В семь-сорок он подъедет

 Наш старый, наш славный,

 Наш айцын паровоз...

Пока граммофон изощрялся на разные лады Котовский прохаживался вдоль бильярдного стола, время от времени, отправляя шары в лузу…

Он выйдет из вагона

И двинет вдоль перрона,

На голове его роскошный котелок.

В больших глазах зелёных на Восток

Горит одесский огонёк...

- Люблю Одессу! - громко сказал Котовский и добавил, - так что вы имеете мне сказать?

Жоржик остановил пластинку. Граммофон обиженно зашипел и смолк. Мойша Бершадский вышел вперед и, прищурившись, то и дело оглядываясь на соплеменников, произнес не очень уверенно.

- Мы хотели поговорить с вами, Григорий Иванович, за погромы.

- Хотели, так говорите!

Котовский по-хозяйски уселся в большое барское кресло хозяина заведения. Мойша помялся и затараторил как пулемет.

- Ведь это же понятно было, когда нас, трудовых евреев, - Котовский хмыкнул, - громили по заказу проклятого Никопашки черносотенцы, потом нас громили петлюровцы. Это тоже не новость... Поляки - яснее ясного. Так всегда было. Как поляки, так погром! Но вот когда нас стали громить красные бойцы товарища, простите, Буденного, это нам совсем непонятно. В Любаре...

Котовский резко встал.

 -Я знаю, - остановил властным жестом руки говорившего.

- Погромов, пока я командую, тут не будет! Слово Котовского! Но и вы, уважаемые, должны понять, что бригаде трудно. Бои, атаки, нервы на пределе. Бойцы пооборвались, оголодали. Надо помочь провиантом, обмундированием, особенно обувью. Немного денег тоже не помешает. Тут все изложено. Он достал из кармана френча лист бумаги.

- Здесь список всего, что нужно бригаде сегодня! - он посмотрел в глаза Бершадскому. - Погромов не будет. Я же дал слово. А это слово я умею держать.

- Я понял вас. Мы поняли вас, - обрадовался Мойша и передал список по рукам. Еврейство загудело, прикидывая, кто,чем поможет пооборвавшейся бригаде красных конников. Внезапно Котовский объявил:

- Прошу всех во двор.

Царской поступью он спустился вниз. Еврейство, толкая друг друга, последовало за комбригом. Внизу было тихо. Толпились несколько зевак. Прижатые к стене спешенным эскадроном Штефана Няги, стояли десятка полтора людей.

- Так то ж погромщики! - выдохнул обувщик Шаймес, едва вырвавшийся вчера из Любара.

- Да, вы правы, это бывшие красноармейцы Таращанского полка, захваченные моими бойцами. Я уже отправил донесение в штаб армии товарищу Ворошилову, - отчетливо, чтобы все слышали, произнес Котовский. - А теперь вы увидите, как карает революция отступников, мародеров и погромщиков. Властью мне данной, - Котовский сделал паузу, - народом и революцией объявляю этИх подонков вне закона!

Один из захваченных погромщиков повернул голову:

- Жидов защищаешь! Эх, Котовский! Котовский! - закричал он тонким сорванным голосом. ·

 - Молчать, тварь! - взревел Григорий Иванович. -Д-детей и женщин рубить ... это как?! Он презрительно сплюнул и скомандовал: - Эскадрон, товсь! Заклацали затворы ... Ударил залп. Пули с визгом сбили штукатурку со стены. - Этих сегодня же похоронить в общей могиле! - указал Котовский на трупы погромщиков - И чтобы к утру все, что я подал в списке, было готово. Ясно? - спросил он, потрясенное увиденным, еврейство.

 -Ясно, ясно! - отвечал за всех Мойша Бершадский. - Ну что стоите? - замахал он на вспотевших соплеменников в черных сюртуках. - Давайте скорее, надо все сделать, что Григорий Иванович велел!