Борис Мариан о себе, о времени и литературе, об унионизме и гражданской позиции русскоязычного поэта в Молдове

В свои  почтенные года, он всегда готов хоть до утра вести молодые споры о «былой и новой власти», о судьбах предвоенных бессарабских, послевоенных молдавских и украинских литераторов и литературы, о предательстве и способности прощать, о том, что в жизни, время от времени,  происходят настоящие чудеса. Надо только верить…

Поэт, публицист, гражданин Борис Мариан - человек, который верит  в Молдову, в народ и в …силу поэзии

КОРР: Борис Тихонович, когда вы впервые соприкоснулись с поэзией?

Б.МАРИАН: Еще в раннем детстве. Хотя жили мы в обычном приднестровском селе – казалось бы, какая уж там поэзия! Когда я родился, время было еще горячее, послереволюционное.  Шла коллективизация, индустриализация. Отец читал мне вслух сказки Пушкина. Он-то и заронил в мою детскую душу первую искру поэзии, приохотил с шести лет к чтению.

КОРР: Эпоха формирует личность. Чем еще запомнилось вам то предвоенное время?

Б.МАРИАН: Ну не то чтобы запомнилась – мне до войны было всего-то семь лет, однако, многое я узнал от родителей и односельчан, а вот военные и первые послевоенные годы наблюдал лично и осознанно…

       Гигантский социальный разлом, возникший после революции 1917 года и разгоревшейся на просторах бывшей Российской империи гражданской войны, прошел и через нашу семью. Это драма  всей моей жизни. Отец был прирожденный анти-большевик, а вот старший брат Александр стал пламенным защитником советской власти, комсомольцем 30-ых. Брат был воинствующий атеист, активист колхозного строительства. И притом честнейший, искренний человек. Он не сомневался, что, большевики строят справедливое государство и что весь мир надо большевизировать. О том, какие муки он испытывал, сталкиваясь на каждом шагу с несправедливостью, косностью  и тупостью  советской партийной бюрократии,  я узнал много позже из его дневника, который брат вел с 11  до 78 лет, то есть до самой кончины. В этой огромной рукописи (две тысячи страниц мелким почерком!)  поместились коллективизация и довоенные политические репрессии, вся Отечественная война, послевоенные надежды вся советская действительность, увиденная глазами сельского  паренька, комсомольского активиста, колхозного председателя, фронтовика, пенсионера.       Брат никогда не врал,  и отец всегда был честен, но  у каждого из них  была своя правда жизни, своя вера. Они оба живут во мне неутихающей болью.

КОРР: Должно быть, это «мариановская фамильная черта» – бурлить и разбрызгивать через край энергию жизни, энергию творчества?

Б.МАРИАН: Пожалуй, что так. Но это хорошо лишь тогда, когда энергия получает выход в нужном, позитивном направлении. Что я имею в виду? По окончании школы меня разрывали стремления, то ли пойти в науку, то ли в журналистику. Победила журналистика. И я поступил в Киевский государственный университет. Писать корреспонденции я начал в седьмом классе и завалил ими и районную газету и даже, Кишиневское издание «Молодежь Молдавии». Стихами я же просто фонтанировал. Стихи, скажу прямо, были дрянные и далекие от настоящей поэзии. И вот, уже в университете, мой товарищ Владимир Приходько (Леин) приобщил меня к русской поэзии «Серебряного века» (Анненский, Гумилев, Саша Черный, Игорь Северянин, Ахматова  и.т.д). У меня до сих пор хранится тетрадь, где моей рукой переписаны стихотворения этих мэтров поэтической строки. Тогда лишь я стал понимать, что такое поэзия! Э, брат, сказал я себе, - тут надо пахать и пахать. Как говорил Маяковский, « изводишь единой строчки ради тысячи тонн словесной руды». Энергия молодости вообще-то волшебная вещь, хотя и опасная. Многие прожигают жизнь в молодые годы,  а мы, диссиденты-пятидесятники и шестидесятники, в основном, студенты, поверив Хрущеву-реформатору и устремившись вслед за ним  перестраивать и демократизировать застойное советское общество,  выплеснули свою  энергию, через стены аудиторий. Мы жаждали перемен и движения вперед.  Как же, «культ личности разоблачен», ленинские нормы восстановлены будем строить социализм с человеческим лицом. Тогда-то я и составил программу  переустройства советского общества. Вперед, ребята, за Никитой Сергеичем! И тут  вдруг, как гром среди ясного неба, - в Будапеште студенческая молодежь подняла бунт против своего руководства сталинского типа, на их подавление брошены советские танки!  Полилась невинная кровь. Мы возмущены, мы массово протестуем под лозунгом «Руки прочь от Венгрии!»…

        Потом уже в местном отделении КГБ ласковый такой, голубоглазый дознаватель с проседью, но с иезуитской душой,  допрашивая меня, эдак   по-отечески говорил: «Мол, Боря, ты, я вижу, хлопец честный... Не мог же ты сам всю эту антисоветскую ахинею сочинить – кто-то из старших надоумил. Да  я уверен, что кто-то из-за кулис вас подбивал. Так назови негодяя,  пусть он за тебя тюремную баланду похлебает! А тебя мы на волю отпустим. Небось, тот гад, гуляет себе сейчас в ресторанах, молодых баб обжимает. Зачем тебе, Боря,  ломать  себе жизнь из-за какой-то сволочи!» Я молчал, а кто-то из «своих» заботливому на вид Иудушке все выложил…Суд дал  мне  пять лет заключения с формулировкой «За антисоветскую агитацию и пропаганду,  изготовление антисоветской литературы». А отец-прокурор, кстати говоря, требовал для меня восьми.

      Таким вот образом  мою энергию упрятали за колючую проволоку. И там, в Дубровлаге Мордовской АССР, я прошел настоящие жизненные университеты. Там я  встретил и был согрет душевным теплом больших людей, в особенности поэтов. Настоящих – таких, к примеру,  как загубленный 30-летним заключением   Валентин Соколов ЗК.

        Гулаговские «деды» сразу же придумали для нас новую масть – «студенты». В основном, действительно это были студенты, но к ним примыкали и вузовские преподаватели, и армейские офицеры и даже люди из рабочего класса. Честные, чистые ребята, даже не анти-советчики, а скорее анти-сталинисты, бросившиеся, по примеру Хрущева реформировать диктаторскую  партийную систему. Но Никите показалось, что такие на воле будут опасны для него. И вот выпустив из сталинских лагерей  старых политкаторжан, он велел заселить их новыми, прозванными вскоре диссидентами. Естественно, среди нас было много начинающих литераторов, которые кучковались  днем в рабочей зоне, по вечерам - в бараках, каптерках, читали  в узком кругу свои стихи, издавали тайно рукописные литературные альманахи. Еще тогда у меня появилось предчувствие,  что эта гигантская империя по имени СССР,  обречена на вырождение. Не может  долго стоять строй, если   честные и искренние патриоты сидят в тюрьмах, рассуждал я. Таким-то образом советская система  сама лишила себя животворной энергии, сама губила ее источники.

КОРР: Вам  еще в советскую эпоху, на рубеже 70-х, несмотря на клеймо антисоветчика, удалось вернуться в поэзию и публицистику. Разве для того времени это не было чудом? 

Б.МАРИАН: Моя жизнь вообще полна чудес. Как христианин, я считаю это божественной поддержкой. Она проявляется через  замечательных людей, которые помогали мне на разных этапах моей жизни. Например, когда в 1963 году перестраховщики  выгнали меня из  «Молодежки» (газета «Молодежь Молдавии» прим. Ред.),  и я оказался безработным на улице, главный редактор еженедельника «Култура Молдовей» поэт и фронтовик Петря Крученюк взял меня к себе литработником. Еще большее участие в моей литературной судьбе принял Кирилл Ковальджи – потом уже крупный московский писатель, наш соотечественник. Он помог мне поступить в Литературный институт в Москве. А вот по части творческой учебы мне там не повезло: меня определили в семинар Александра Жарова, тоже в прошлом известного поэта – современника Маяковского и Есенина. Он  меня люто возненавидел, постоянно доносил в ректорат о моих с ним конфликтах, называя меня «антисоветской змеей» и требуя моего изгнания из института. Представляю, что он писал в ЧК на Маяковского и, тем более, на Есенина в 20-е годы! А настоящими моими наставниками в Литинституте были Евгений Винокуров и Илья Сельвинский – поэты самой высокой пробы своего времени, которые не лезли  в политику и никого не подсиживали. Кстати, Сельвинский прошел военным корреспондентом войну, а за цикл антифашистских произведений он был объявлен «личным врагом Геббельса»! Такие легендарные авторы! Живое  общение с ними дало мне намного больше, нежели занятия  в «жаровском»  семинаре. 

КОРР: Переводчик Борис Мариан известен не менее, чем поэт и публицист Мариан…

Б.МАРИАН: Переводы - это третья ипостась личного творческого воплощения, наряду с  поэзией и публицистикой. С переводов молдавских поэтов на русский я и начал свою литературную работу.  Эту настоящую профессиональную школу я прошел под руководством  народного поэта Молдовы Андрея Лупана. Какие бы гадости ни говорили о нем некоторые из тех,  кто, как говорится,  «кушал с его ладони»  в советские времена,  Лупан - это величина в истории отечественной литературы! В чем-то он  был похож на моего старшего брата Александра, о котором я повествовал ранее: столь же прямой и непоколебимый, убежденный сторонник  советской    власти. Но надо отдать должное Лупану - он не был таким фанатиком, как Александр и даже вступил в схватку с всесильным правителем МССР Бодюлом, когда многие другие писатели, включая нынешних ярых унионистов, лебезили перед ним. Он видел и знал многое из того, о чем стали говорить и писать лишь в начале 90-х. Лупан  был честный мужик – он покаялся перед народом за заблуждения молодости, написав потрясающее откровение в стихах – «Mea culpa» ­­­­-- да такое искреннее, что читать  его без слез невозможно…

После этого упрекать великого мастера в «лакействе» перед советской властью было бы низостью, однако новое руководство писательского союза 90-стых годов опустилось до нее, официально заявив, будто творчество Лупана не представляет никакой художественной ценности…

       Познакомились мы с Андреем Павловичем Лупаном году в 72-м,  когда в Москве был запланирован выход его большого поэтического  сборника, и он лично подбирал себе переводчиков, не доверяя «московским халтурщикам», переводившим с любого языка по подстрочникам. Тогда еще у меня за плечами был небольшой багаж переводов, но зато, из каких авторов! Из  великого молдо -румынского романтика XIX века Михая Эминеску, кое-что из Александри и Кошбука.  К слову сказать, именно Андрей Лупан приложил руку к тому, чтобы великий Эминеску, который у нашей партийной бюрократии долго числился в списке идеологически вредных и  издаваемых в урезанном виде,  был почти полностью издан в советской Молдавии в 1956 году. Помню, когда я впервые открыл этот сборник, я был потрясен.  До того такой проникновенной и красивой  поэзии я не встречал, и мне сильно захотелось донести до моих  университетских друзей-товарищей это поэтическое  чудо, потому и попробовал  переводить Эминеску на русский и сразу понял, что это за адский труд.

        Возвращаясь к личности Андрея Лупана, с которым мы сдружились в то время, хочу отметить,  насколько полно его суровый, скромный и принципиальный  характер передавался его поэзии. Потому, должно быть, он терпеть не мог поэтических красивостей. Однажды  мастер посмотрел очередной мой черновой перевод, который, я полагал, вызовет у него одни восторги и сказал с некоторым стеснением, но все же весьма решительно: «Не надо так красиво! У меня была простая хата, обмазанная глиной с соломой, а у тебя получился мраморный дворец. Верни сюда  шершавую лупановскую стенку!». Когда 80-е застойные годы мы с братом Александром задумали издать отдельной книжкой фрагменты из его дневника за 1925 – 1955 годы, я попросил Андрея Павловича написать предисловие. Он внимательно прочитал рукопись, хмуро и  долго   отмалчивался и, наконец, отказался, сказав: «Борис! Я не могу подписать приговор своей молодости и своей жизни, потому что это страшно правдивая книга -  она  показывает страшную цену того социализма, который мы строили». Вот такой человек был Андрей Лупан. Когда литературные генералы из нашего СП начали «антилупановскую кампанию» (Как ни печально, но, - увы, впереди всех гонителей  был, обласканный  свое время Лупаном  поэт Григоре Виеру!), я тогда выступил в защиту Лупана, написав, что его критики уподобились прежним партийным гонителям поэта. Во-вторых, что ничего, кроме нескольких его действительно слабых  злободневных вещей, они не читали, в-третьих, что  лучшее  из им написанного, стоит вне  времени и вне политики. Например, стихотворение «Имя». Вот лишь отрывок в  моем переводе:

                         «…Достойное,  достойному к лицу­--

                          Ты береги его сильней зеницы ока,

                          Оно от деда перешло к отцу,

                         Найдя тебя из древности далекой.

                      …Вражду и кривду встретив на веку,

                          Сквозь горести пройдя и неудачи,

                          Разбитый, соберись по черепку --

                          Есть шанс еще, он именем оплачен!»

       Кто из нынешних пресмыкающихся перед властью денег от разных унионистских «фондов» написал хоть что-то подобное? И близко нет ничего подобного! Меня всегда доводила до бешенства эта выработанная годами привычка лебезить у кресла градоначальника или  главы правительства, поддерживая самые деструктивные политические течения. Надо встать на твердую творческую и гражданскую позицию. Нашей стране Республике Молдова – быть! Я как могу, не смотря на годы и препятствия, борюсь своим творчеством за гражданский мир и согласие в нашей стране… Но, как же горько видеть, как люди творчества уподобляются пресмыкающимся перед властью денег…наград, почестей.

Вот помню, собирались  еще не так давно в поддержку переизбрания кишиневского примара Киртоакэ  обкуренные дурманом панрумынизма писатели и деятели искусства. Тогда они говорили Дорину Киртоакэ - бездарному хозяйственнику и удачливому политикану: дескать, мы вас поддержим, но с условием, что вы снесите в Кишиневе все памятники советской эпохи, прикрутите гайки русскоязычным. У них, мол, слишком много печатных изданий, а на столичных улицах еще слышна  русская речь! Это, скажу вам, похуже, чем было при румынах до 40-го! Те хоть не прикидывались демократами. А эти потеряли честь интеллигента, продают Молдову оптом и в розницу. До независимости  они получали от советской власти квартиры, машины, путевки в дома творчества в обмен на идеологическое прислуживание, теперь получают подачки и пенсии из Бухареста за те же услуги. Но разве все эти писательские союзы еще сталинского пошиба не являются остатками советского тоталитаризма, против которого они якобы боролись?  Да он до сих пор не выветрился у них из головы. Я другой такой страны не знаю, где бы творческая интеллигенция так ненавидела свою родину, свою историю, была бы так далека от собственного народа. Порой мне кажется, что это какая-то общественная психическая болезнь, которую нам подкинули из-за бугра…

Нет, мне с такими деятелями, не по пути – был и остаюсь молдаванином и государственником моей страны.  При этом, я ценю и понимаю румынскую культуру, которая, которая, кстати расцвела во времена культа личности Чаушеску. Потом, все кто получал премии, дачи и «Дачии» от гения Карпат, как они прозвали Чаушеску, аплодировали его расстрелу.

КОРР: Двадцатый век ушел в прошлое. Сегодня двадцать первый своими информационными вихрями уносит в  утиль многое из того, что вчера было привычным. Каково на ваш взгляд состояние русскоязычной литературы и поэзии в Молдове?

Б.МАРИАН: У меня такое ощущение, что у нас   нам надо восстановить связь времен. Молодая литературная поросль практически неизвестна широкому читателю. Это, конечно, и результат погружения читательских масс в сети интернета. Читают мало и скоро вовсе разучатся открывать книгу! Но это не означает, что надо сдаться на милость «победителю». Зато, скажем, в публицистике и журналистике русскоязычного сегмента Молдовы все более или менее  благополучно - есть и имена,  и традиции не прерываются. На вскидку, пусть не обижаются те, кого упустил, есть в нашей русскоязычной журналистике такие публицисты, как Дмитрий Чубашенко, Нелли Торня, Наталья Розамирина, Юлия Семенова, Михаил Лупашко, Богдан Цырдя, Наталья Синявская, Евгений Мариан и другие,  чьи выступления в прессе  почти всегда ярки, насыщенны фактами,  полемически задиристы. У них высокая профессиональная планка, они совершенствуются,  по - хорошему будоражат общество. А  литературный процесс  всегда начинается с чистого листа. Не считая пятерки имен старшего и среднего поколения, на этом поле я не вижу сильных молодых игроков. Надо сказать, что, слава Богу, есть у нас достойный журнал «Русское поле» и его бессменный главред Олеся Рудягина, журнал который консолидирует авторов, открывает молодые таланты. Но ему, как я понимаю, не хватает средств, чтобы выйти на широкий литературный простор. И поскольку русскоязычный литератор в Молдове объективно лишен возможности по финансовым в основном причинам  донести свое слово до широкого читателя, то перспектива развития словесности в целом  зависит от литературной «праматери», т.е. от  России. Сегодня и я говорю об этом открыто и уже давно, Москве  надо срочно  создавать систему обучения для молодых поэтов и писателей,  какая была здесь в  50-70 годы, - для начала, хотя бы школу-студию. Помню, первым, кото повел здесь мастер-классы в Литобъединении при «Молодежке» был  Кирилл Ковальджи. Позже эстафету передавали друг другу Константин Шишкан, Рудольф Ольшевский, Борис Викторов и другие поэты. Эта литературная мастерская, называвшаяся «Орбитой», вырастила многих местных хороших писателей. По-моему, такую традицию и практику надо возрождать. Это как-то компенсирует отсутствие филологической подготовки для авторов с периферии, сплотит молодежь, позволит выявить лидеров.  Ведь время летит, а в сорок-пятьдесят лет поэтами не становятся…талант, проявляется в юности и или крепнет и заявляет о себе, или гибнет под ударами времени и судьбы. Упаси нас Бог, подменять истинных поэтов только графоманами! 

КОРР: В контексте культурных и исторических связей, думается, было бы неплохо, например, возродить традицию переводов молдавских  писателей на русский язык, а русских на молдавский - румынский. Причем привлечь к этому процессу надо в первую очередь  наших авторов, и, конечно же, Москву, которая давным-давно перестала это делать.  Как вы на все это смотрите, Борис Тихонович?

Б.МАРИАН: Одобряю все, что не стоит на месте. Предложения толковые, но их осуществление зависит не только от  способности к самоорганизации наших литераторов и,  в частности от ума и честности «литературных менеджеров». При всех упомянутых и неупомянутых загвоздках,  я верю, что в ближайшие годы на горизонте русскоязычной словесности Молдовы появятся яркие молодые таланты. Вы же  знаете, что я верю в чудеса!