СТРАСТИ – МОРДАСТИ ОТ МИРОСЛАВЫ МЕТЛЯЕВОЙ

Когда говорят, что в культурно-литературной жизни Молдовы  мало «ярких событий»-  это неправда! Событий много. Правда же состоит в том, что не всякое «событие» является примером творческого достижения какой-то вершины. Случается, что «взять культурный вес» литератору явно не по силам. Однако же стараются иные, пыжатся, чтобы показать себя. А выходит, на поверку, что показывать - то нечего…
    О чем собственно речь? О том, уважаемый читатель, что после хороших и  отличных переводов «Лучафэра», принадлежащих перу Д.Самойлова, А.Перова, Ю.Кожевникова, И.Миримского, А.Бродского  и других русских поэтов, всякая попытка «оседлать»  строптивого Пегаса и взять переводческую высоту на уровне оригинала, т.е. гения поэтического слова Михаила Эминеску, вызывает пристальное внимание специалистов и читателей. Так случилось и на сей раз, по поводу последнего перевода на русский язык
шедевра румынской поэзии – поэмы «Лучафэрул». Публикуем отзыв на эту работу нестороннего человека Бориса Мариана – известного поэта и публициста, прзнанного мастера поэтического перевода.
    
   Уважаемая молдавская, или как она сама себя называет, «бессарабская» русскоязычная поэтесса, она же «мэтресса» Лукьянчикова-Метляева долго росла над собой, пока ни   замахнулась на самого Михаила Георгиевича …Эминеску. Однако, согласно старой пословице, замах был  на рубль, а «удар» - на копейку. Неоспоримым доказательством поэтической немощи  переводчицы могут послужить ее примитивные рифмы  либо  отсутствие таковых в двуязычном параллельном издании «Лучафэра» (изд-во «Прут», Кишинев, 2015) -  явление немыслимое для автора оригинала, который, как известно, восторгал читателей  и собратьев по перу прежде всего   мастерской рифмовкой, четким  ритмом и, в целом, музыкальностью стихосложения.  А полюбуйтесь-ка на  русские  рифмы, приписанные  ему переводчицей:  подняв-сжав, неслышным – смыслам, моя – судьба, слепая – сметает, глубине – две, всегда – глаза,  никогда – меня, свое – пошло, сошла – спеша, ярмо – тавро, волос-звезд, земле – тебе,   я – живя, головы-любви и  т.д. и т.п. В сумме же их около ста штук! Должно быть,  душа покойного классика  содрогнулась, увидав подобное издевательство. Следующим наиболее типичным и непростительным вызовом Метляевой великому поэту является примитивная отсебятина в суждениях и художественных приемах, которая приводит к искажению смысла ряда фрагментов, опошлению эминесковского стиля, языковым ляпам,  к фактам явной  безграмотности. Не буду голословным.  
       Уже в самом зачине поэмы, написанном автором в традиционно-фольклорном  стиле, у переводчицы выпирают одна  досадная неточность и одна несуразица,  портящие сказочную атмосферу оригинала:
                               Жила в преданиях веков,
                               Чему уже не сбыться,
                               В одном из царственных родов
                               Прекрасная юница.
(здесь и далее странности перевода выделены  курсивом).
       За редкостное и устаревшее слово юница  г-же переводчице, конечно же, спасибо, но позвольте ее спросить, чему не сбыться? (здесь это звучит как-то бессвязно)   и заодно заметить, что юница никак не могла жить в преданиях веков,  но только по преданию в каком-либо царстве-государстве. К автору у меня вопросов нет, поскольку у него   все по- народному просто и ясно:
                              Жла-была, как в сказке,
                                Была, как никогда            
                                (подстрочн.перевод).
       А покойному поэту Давиду Самойлову следует вынести благодарность перед строем лучших русских переводчиков Эминеску за отличное, по-моему, верное подлиннику по духу и смыслу переложение этого зачина:
                               В стране за тридевять морей,
                               Как в сказках говорится,
                              Жила наследница царей,
                               Красавица девица
Далее у Метляевой нелепость за нелепостью - плоды  ее «художественной самодеятельности», затемняющей смысл произведения, низводящей его драматизм до уровня провинциального водевиля, а философскую подоплеку - до банальных суждениий…
                                Как птичка рвется на ловца
                                В силки, прочней заклятья,
                               Лишь наши я прижму сердца,
                               Сомкни свои объятья.
        От  Эминеску здесь остались лишь ловец и силки. Абсолютно непонятно,  причем тут «заклятье», которое заводит в логический тупик всю ситуацию? Спрашивается также,  почему «птичка рвется на ловца» и каким образом, к чему можно «прижать наши сердца»?  Тем паче, что у автора поэмы  этой мути нет и в помине. Он просто сравнивает соблазнителя юницы с птицеловом, а ее - с попавшей в силки птичкой.Из вышесказанного и показанного нетрудно сделать вывод, что «виновница»  этого перевода процентов на 90 лишена чувства языка и поэтической интуиции. К той же категории смешных несуразностей следует отнести, пожалуй, такую деталь портрета возродившегося из морских волн юного полубога: /«И узел савана тугой/На плечи давит кладью»/.  Понятно, что кладь появилась тут ради рифмы, но сравнение-то хромает на обе ноги. Однако  главным грехом  перевода данной строфы является не оно, а  неправильная, на мой взгляд, трактовка румынского слова giulgi(u)в смысле савана. Из десятка разнообразных словарей, в которые пришлось мне заглянуть по этому поводу, не говоря уж о самом контексте поэмы, видно, что  слово это следовало перевести  как плащ, накидка или покрывало (как саван оно трактуется лишь  в последнем-предпоследнем значении, а первым идет тонкое полотно).  Тогда как понятие саван в прямом смысле по-румынски обозначается словами  savon  и linţoliu.
       Метляеву в данном случае подвела, я бы сказал, дурная  традиция, в силу которой все авторы известных русских переводов, кроме Юрия Кожевникова, «одевали» Лучафэра именно в саван – вот и она пошла  по той же битой тропе, как любит сама выражаться. Хотя (помните?) уверяла нас в своем послесловии, что попыталась «дистанцироваться от клише предыдущих переводов». Увы…
      Вот еще несколько запредельных переводческих «перлов»,  затуманивающих  смысл оригинала, коверкающих его мощную певучую  поэтическую речь  и насилующих русский язык:
                                И за пределом запредел,
                                Нет взору где прибиться,     
                                Напрасен времени удел
                                Из ничего родиться.
 
                                Все пустота, но все же есть,
                               Что чем-то душу гложет –
                               Провал, чьей топи не отвесть,
                               С слепым забвеньем схожий.
                                
                                - Постылой вечности ярмо
                               Мне мукой бесконечной,
                               Отец, сними ее тавро,
                               Да славен будешь вечно.
        Во-первых, позвольте доложить, господа, что слова запредел в русском литературном языке нет, так что метляевская игра слов здесь неуместна, во-вторых, последние две строки первого четырехстишия и вся третья строфа -  очередная абракадабра,  к тому же косноязычная (попробуйте произнести, к примеру: «с слепым»!), в-третьих, зачем провалу топь (синоним болота),  которую, естественно, по-русски нельзя отвесть, но можно было  осушить, а еще лучше не вставлять в поэтическую ткань поэмы, ведь сказано же в поговорке: «Не всяко лыко в строку!». Тем более, что у Эминеску таким лыком даже  не пахнет.  А вот как описан стремительный космический полет Лучафэра – звезды и полубога:
                                      Летит  Лучафэр. Взмахом крыл              
                                      Вершит свое паренье…
       По-видимому,  г-же Метляевой невдомек, что при парении  не машут – парят себе и все.Но у нее Лучафэр не просто парит, а вершит паренье, что, согласитесь, по-русски выглядит слишком громоздко и книжно. Кстати, пагубная привычка переводчицы подменять  естественно звучащие, краткие фразы оригинала высокопарными и длинно-описательными слишком  бросается в глаза. Например, нет чтобы сказать, что царевна появляется (apare) на свидание, как написано у автора, – у Метляевой она свой лик являет.  На месте простого в оригинале вопроса: /«Разве не знаешь, /Что я бессмертен, /А ты смертна?»/, в русском тексте возведена целая словесная пирамида: /«Иль ты в плену незнанья, /Что я – бессмертная звезда, Ты – смертное созданье?»/. По-моему, за этим изъяном скрывается слабое владение стихотехникой, когда поэт-переводчик не в силах подчинить себе стихию стиха.    
        Кроме уже процитированных, могу сослаться еще на один красноречивый пример девальвации художественной ценности оригинала, когда переводчица превращает  его образный строй, философию, крылатый стиль в какой-то стихотворный second hand. / «Проси меня: ума резон /Воспримешь ли с отрадой?». Этот стилистический заворот  кишок заменяет у Метляевой простой и внятный вопрос из эминесковского оригинала: «Дать тебе мудрости?»- спрашивает  Лучафэра Господь-Отец.   И далее - вялые, псевдофилософские «размышлянсы» («Жизнь – к смерти битая тропа/, А смерть – начал начало»/) вместо    четких, полнокровных, афористичных  строк Эминеску: / «Căci toţi se nasc spre a muri / Şi   mor spre a se naşte»/, что в обратном подстрочном переводе следует читать так: / «Родятся все, чтоб умереть,/ И мрут (умирают), чтобы родиться»/. Увы, в метляевском переводе немало подобных слабых подмен, принижающих могучий талант поэта. Примеры, подтверждающие сказанное раннее насчет малограмотности  и примитивизма анализируемого перевода,   легко подобрать  на каждом шагу, как осенью палые листья в лесу.
       Наконец-то добрались мы до заключительной  строфы, до  квинтэссенции поэмы. У Эминеску это драгоценный сплав драматизма, простоты и величия:
                                     Trăind în cercul vostru strîmt,
                                       Norocul vă petrece,
                                       Сi eu în lumea mea mă simt
                                       Nemuritor şi rece
       Казалось бы, вот уж где переводчице надо было  выложиться до предела, показать класс. Ан нет, - как видно, пороху не хватило, и получился у нее упрощенный, смазанный вариант, в том числе из-за грамматической ошибки:   
                                    В кругу столь тесном век  живя,
                                    Достаточно вам счастья,
                                    Мне ж  дан в удел мой мир, где я
                                    Бессмертен и бесстрастен
        Толерантно закрыть глаза на «век живя», не могу,  потому что это опять же не по-русски сказано -- нет в великом и могучем  деепричастия от глагола жить. Помимо того, налицо типичное для Метляевой  увлечение  архаизмами: в данном месте словечко удел  употреблено ею, должно быть, в десятый раз,  из-за чего строка становится дряблой по форме и смыслу да еще косноязычной из-за словосочетания мне ж дан. На мой взгляд, из всех известных русскоязычных переводчиков Эминеску ближе всех подошел к подлиннику этой строфы Юрий Кожевников. Вот его версия:
                                      Живите  же    в своем кругу
                                        Со счастьем человечьим,
                                        А я иным быть не  могу –
                                        Я холоден и вечен.
       Итак, в переводе  поэмы «Лучафэр», представленной на суд  читателей Метляевой, - море искажений, домыслов, ошибок, неграмотностей, несуразностей и художественных промахов.   По моей  оценке, этот перевод - слабейший из всех изданных до сих пор, несмотря на то, что сама переводчица  в своем послесловии к поэме  заявляет, будто  ее «главной целью была верность оригиналу» и стремление  «дистанцироваться» от штампов предыдущих переводов. Но  получилось все наоборот.       
       Хуже то, что эту работу благословил в предисловии книжки сам Михай Чимпой – наш, так сказать, сегодняшний Белинский и Кэлинеску в одном лице. Не сомневаясь в  порядочности  мэтра, думаю, что он,  не читая перевода, подмахнул подсунутый ему хвалебный отзыв. Что ж, и такое в жизни бывает…
      Этой статьей я хотел поднять перед нашей творческой общественностью  проблему  перепереводов и переиздания шедевров мировой литературы.     

                                                                Борис МАРИАН,
                            член писательских союзов Молдовы, России и Украины,
переводчик на русский язык произведений М.Эминеску, В.Александри, Ал.Матеевича, А.Лупана, П.Кэраре,  В.Тулника, Ан.Чокану, А.Рошки и др. молдо-румынских поэтов.
                  Сентябрь 2017 г.